Мой дедушка, Адам Карпович Мудрый, родился в 1931 году. Это мы все так считаем, а на самом деле никаких документов, подтверждающих время и место его рождения, нет. Сам дедушка говорит, что ещё в детстве кто-то ему сказал, что на свет он появился в начале лета, «на Троицу». Вот наша семья и решила праздновать день его рождения 1 июля. В паспорте деда стоит только год рождения. И эта дата, скорее всего, тоже неточная. 1931-й ему поставили наугад в детском доме, так как документы во время войны затерялись, а близких родственников, которые сказали бы точно, не было.
О Великой Отечественной войне дедушка вспоминал очень редко. Хотя в душе, вероятней всего, думал о ней часто. Если что-то нам рассказывал про войну, то потом долго сидел и молчал, расстроенный, надолго уходил в себя. Фильмы о военной поре смотрел жадно и очень огорчался, если видел войну парадную, ненатуральную. Сразу подмечал необмятую форму на актёрах, играющих фронтовиков, фальшивость в голосах, эмоциях, поведении киношных героев. Из всех фильмов о войне по-настоящему уважал киноленты «Они сражались за Родину» и «Судьба человека».
Я помню, как он сжимался, услышав по радио или по телевизору лающую немецкую речь. Он как-то моей маме сказал, что это, наверное, «от памяти». Дед часто говорил, что о его жизни можно написать целую книгу, только получилась бы она такая страшная… И читать её охотников нашлось бы немного.
Дедушка родился тринадцатым ребёнком в семье — недоношенным, чахлым мальчиком. Родители дали ему библейское имя — Адам, а сами не надеялись, что сын выживет. А он, на удивление, выжил. Жили они тогда в белорусской деревне Махновичи. Его отец работал лесником, а мать вела домашнее хозяйство. До войны удалось окончить только три класса школы, до которой приходилось ходить ежедневно по семь километров. До конца жизни дедушка гордился поразительной памятью и красивым почерком.
Началась война. Отца мобилизовали в первые же дни. А потом… Потом больше никаких вестей от него семья не получала. Уже после войны дедушка, запрашивая архивы, выяснил, что его отец в июле 1941 года пропал без вести. Других данных не нашлось. Может, попал в окружение — сколько таких было в первые месяцы войны — и в дальнейшем следы его затерялись. Но дедушка верил: если бы отец был жив, то обязательно отыскал бы его после Победы.
О своей маме дедушка рассказывал с удивительной нежностью. С годами её образ, наверное, всё дальше уходил от него, но он помнил: «Она была маленького росточка, худенькая такая, чернявенькая…».
Он рассказывал, как их деревню часто бомбили, бои шли днём и ночью. Народ прятался в лесах, а как чуть стихало, возвращались в дома. Мальчишки быстро научились различать свои и чужие самолёты, долетит или не долетит мина, целая найденная граната или только болванка. А в оружии были просто специалистами. Собирали его «на всякий случай» и прятали. Стрелять учились «про запас»: а вдруг в партизаны возьмут.
Однажды взрывом гранаты дедушке разворотило щеку, повредило веко. Думали, слепым будет на всю жизнь. Но повезло, зрение сохранилось, остался только шрам на щеке да один глаз был прикрыт чуточку больше другого.
Как рассказывал дедушка, особенно страшно было, когда пришли каратели. Схватили всех, кто не успел убежать, заперли в большом сарае и подожгли: мстили за партизан. А партизаны всего-то и успели какую-то машину подорвать. Несколько раз они приходили в деревню за продуктами, голодные и оборванные. Деревенские сами ели хлеб с травой, но с партизанами делились последним куском. Правда, случались среди партизан и такие, кто особо не церемонился, не заботясь о голодных детях.
Дедушке и его маме в тот раз удалось спастись. Сначала прятались в лесу. Потом, когда немцы собак пустили, пришлось уходить на болото. А болото топкое и простреливалось хорошо. Кто-то из убежавших утонул, а кого шальной пулей убило или ранило. Детям страшно было, но и любопытно. Пули на излёте забавно чирикали, и детишки пытались ловить их шапками.
Потом каратели из сожжённого хутора ушли, но хуторяне, оставшиеся в живых, возвращаться домой боялись: немцы частенько туда наведывались, да и полицаи свирепствовали. От долгого пребывания в болотной сырости у людей начинали загнивать малейшие ранки, взрослые и дети покрывались чирьями, страшно мучаясь. Кожу между пальцами ног разъедало до мяса. Мальчишки, и мой дедушка с ними, как-то нашли немецкую телегу, открутили колесо и набрали немного колёсной смазки. Ею и мазали между пальцами. Но хуже всего стало, когда началась цинга и зубы сами по себе выпадали.
Дедушкина мама тихо угасла в 1943 году. Остался мальчишка один-одинёшенек. Выжить помогли добрые люди да, наверное, судьба.
После освобождения Белоруссии деда определили в детский дом. Он убегал, возвращали — снова убегал. На всю жизнь усвоил правило «никогда ничего ни у кого не проси». И не просил. Даже у дальних тёток, отыскавших его уже после войны. Пошёл учеником к сапожнику, выучился ремеслу. Потом встретил мою бабушку, с которой вместе прожили почти пятьдесят лет. Полвека честно проработал шофером, прожил достойную жизнь.
Поклон тебе, дед. И светлая память.
Дмитрий Терещенко
